Альбом "Глубина резкости" - вторая сольная пластинка Дельфина - был записан в 1998 г. на студии "Мутация Промо", а сведен на студии "Крем-Рекордс". В записи принимали участие:
Дельфин | - голос, тексты, музыкальные коллажи |
Иван Черников | - бас |
Виктор-Мутант | - сэмплер, звукоинжениринг |
Макс Галстьян (I.F.K) | - гитара (трэк "Любовь") |
В альбоме использованы сэмплы таких групп и исполнителей, как Мэрлин Мэнсон, "Moist", Tori Amos, "Staring", "Sonic Youth", "Dinosaur Jr." и проч.
Помимо основных трэков в альбом входит три так называемые "радиоверсии" на песни "Любовь", "Тишина" и "Дверь". Они были сделаны специально для радиостанций, отказывающихся играть оригинальные трэки якобы потому, что они слишком жёсткие и не входят в формат их радиоэфира.
Трэки "Я буду жить", "Дверь" и "Любовь" имеют свои видео версии, сделанные Глебом Орловым / Алексеем Муравьевым (MTV) и Павлом Руминовым (Владивосток).
Альбом был готов к выходу осенью 1998 г., но, в связи с пресловутым августовским кризисом, был выпущен только осенью 1999 г. Хотя в альбоме не было употреблено ни одного матерного слова на обложке альбома стоит значок "Внимание - ненормативная лексика". Это связано с тем, что лексика, используемая Дельфином, ненормативна сама по себе.
Это твой щенок,
Теперь он твой навсегда,
И ты не хочешь, но считаешь.
Его дни и года.
И с каждым новым днем
Твоя любовь к нему растет,
Она станет огромной,
Когда он умрет.
Мир умирает, люди похожи на тлю.
Пыль на телеэкране важней того, что я смотрю.
Любовь - прокисшие щи, мечта - помойное ведро,
И ожидание чуда тянет камнем на дно.
Здесь вообщем нечего делать, кроме того, чтобы жрать.
Здесь страшно быть убитым, но страшней убивать.
И очень хочется руки на себя наложить, но я буду жить.
И кто бы что ни говорил - я буду жить!
Я буду жить!
И кто бы что ни говорил - я буду жить!
Я буду жить!
Кто первый - тот ненавидит, кто любит - тот отстает.
То, что слепой не увидит, зрячий тут же возьмет.
Тому, кто ждет состраданья, в горле костью встанет зло,
От великого желания делать людям добро.
Но все же хочется верить, что где-то прячутся глаза,
В которых тайною сердца кровоточит слеза.
В которых видно на белке боли красную нить,
И ради этих глаз я буду жить.
И кто бы что ни говорил - я буду жить!
Я буду жить!
И кто бы что ни говорил - я буду жить!
Я буду жить!
Путь ненависти легок, он ведет прямо в ад.
Эта дорога прямая, но дорога назад.
И если будут во мне силы, я вперед смогу пойти,
Звеня ногами в кандалах, по дороге любви.
Я буду мерить мили днями и десятками лет,
Кровоточащими ступнями оставляя свой след.
И я бессилен что-то сделать, что-нибудь изменить,
Мне ничего не остается - я буду жить!
И кто бы что ни говорил - я буду жить!
Я буду жить!
И кто бы что ни говорил я буду жить!
Я буду жить!
Все! Не во что больше верить.
Все! Некому доверять.
Чем каждый третий жизнь свою будет мерить,
Если каждый второй готов убивать?
Если слезы весят меньше чем платина,
Если кровь каждого кипит препаратами,
Если вместо бога какая-то гадина,
А любовь к нему меряют только каратами.
Ты просишь его дать тебе силы,
Ты говоришь не ведал что делал,
А сам его уже давно втоптал в глину,
А сам его давно уже предал.
Терновый венок не рвет тебе голову,
Руки твои гвоздями пробиты не будут,
И в рот тебе не льют раскаленное олово.
Когда ты сдохнешь, тебя все забудут!
Нет, ты не тот кто его распял,
И даже не тот, кто держал его руки.
Ты просто тот, кто ничего не сказал,
Когда он за тебя принимал эти муки.
Не будем спорить, кто праведен а кто грешен,
Никто не найдет себе спокойную старость.
Просто каждый поступок должен быть взвешен
Хотя бы чуть-чуть, хотя бы самую малость!
Что ты от него хочешь?
Он и так о тебе до хрена печется,
Если даже слюною весь крест намочишь,
Время твое назад не вернется.
Тебе надо не верить, а веровать,
Чтобы душа не металась плавником форели.
Никто не сможет ничего посоветовать,
Когда встанешь лицом к последней своей двери.
Две подруги, рука об руку,
Одна без другой никогда не бывает.
Два совершенно разных облика,
Одна играется с другой играют.
Одна за решеткой времени спрятана,
Другая вне этой решетки, свобода.
И только одним жизнь и смерть связаны -
Обе они женского рода.
Жизнь умиляет своею глупостью,
Цель не ясна, средства туманны.
То и дело встречаешься с ее скупостью,
Прося хоть толику небесной манны.
У смерти для тебя нет предложений,
Она молча делает свое дело:
Забирая душу твою, для будущих воскрешений,
На три дня родным оставляя тело.
Наверное, жизнь свою надо в кого-нибудь вкладывать,
Хотя для чего все равно не понятно.
Но может быть тогда она станет радовать,
В отдельные моменты становясь приятной.
Вот тогда можно со смертью спорить,
Отбрасывая себя в конец очереди.
Не к ней готовиться, а ее для себя готовить,
Относясь к ней как отец к дочери.
Еще не известно, как что происходит.
Может быть смерть жизнью кончается,
Но ведь каждый сюда зачем-то приходит,
Для чего-то он здесь появляется.
Жизнь и смерть что-то от меня прячут,
Хотят сделать из меня урода.
Это просто слова, которые вообще ничего не значат,
Кроме того что они женского рода.
Шаг за шагом, я все ближе и ближе.
Я дышу ему в спину, я его вижу.
Перламутровый пылью луна роняет свет,
Я сжимаю в ладони… Нет, не пистолет.
А тупой огромный нож, холодный как лед,
Его лезвие не режет - его лезвие рвет.
Передо мной один из тех, кому так хочется жить,
И я не вижу причин, чтобы его не убить.
Она смотрит мне в глаза, она хочет знать ответ,
Она услышит "да", хотя правда - это "нет".
Для меня это звуки, все что я ей скажу,
Она держит мою руку, а не я ее держу.
Она мне шепчет "прости", даже если я не прав.
Она еще отдает, уже последнее отдав.
Она наверное из тех, кому так хочется любить,
Но я не вижу причин, чтобы любовь не убить.
Они друг друга убивают, топчут как тараканов.
Они смазывают салом механизмы капканов.
Они любят добить, когда ты уже ранен,
И каждый носит за пазухой тот самый камень.
Они добры напоказ, а втихую жестоки,
За свою добродетель выдавая пороки.
И я такой же как все, готовый резать и бить,
Совсем не вижу причин, чтобы себя не убить.
Это больше чем мое сердце,
Это страшнее прыжка с крыши,
Это громче вопля бешенного,
Но гораздо тише писка забитой мыши.
Это то что каждый всю жизнь ищет,
Находит, теряет, находит вновь.
Это то, что в белой фате со злобным оскалом
По свету рыщет.
Я говорю тебе про любовь.
Она сама по себе невесома,
Она легче чем твои мысли,
Но вспомни как душу рвало,
Когда она уходила,
Как на глазах твоих слезы висли.
Она руками своими нежными
Петлю на шею тебе набросит,
Не оставляя ничего от тебя прежнего,
Cама на цыпочки встать попросит.
Ты даже не сможешь ее увидеть,
Ты никогда не заглянешь в ее глаза,
А думаешь о том, как бы ее не обидеть,
Не веря в то, что она действительно зла.
Ты можешь с ней расцвести и засохнуть,
Она сожрет тебя как цветок тля.
Но все равно - лучше уж так сдохнуть,
Чем никого никогда не любя.
С ней хорошо, без нее как-то странно,
Мне не хватает ее слез радости.
Если она пришла, то тут же уходит, плавно
Бросая в лицо какие-то гадости.
И я держу свою дверь закрытой,
Чтобы стучалась она перед тем как ко мне войти,
Чтобы не оказалась она той, мною давно забытой,
Той, с которой мне не по пути...
Смотри - он будет рисовать картину,
Уже нанес на полотно грунт.
Смотри, как он надменно держит спину,
Готовясь на холсте рассыпать красок бунт.
Закатом палевым стоит любуется,
В руках желание, в глазах печаль.
Листва опавшая с травой целуется.
Так много прожито, так мало жаль.
Смотри он открывает краски,
В одно мгновенье прерывая долгий плен.
А в тюбиках давно нет яркой сказки,
Она засохла, превратилась в тлен.
И кисть посыпалась ресницей тонкой,
И масло вытекло из пузырька.
И на холсте пустыней звонкой
Белеет черная тоска.
Он думал, что всегда успеет.
Он строил дом, растил детей.
Лечил жену, которая болеет.
И прятал деньги от чужих людей.
Закатом палевым стоит любуется,
В руках желанье, в глазах печаль.
Листва опавшая с травой целуется.
Так мало прожито, так много жаль.
Я охапками листья кидаю в костер.
Синим дымом подпирая бледный неба шатер,
Они пеплом взлетают, прогорев до конца.
Я рукою стираю хлопья сажи с лица.
Как будто так уже было - это просто усталость.
Безразличием камня в моем сердце осталось.
Пламя шорохом смерти жжет сухую листву.
Это лучше чем гнить, дожидаясь весну.
Стоит простить тех, кто мелок душою,
Их обиды наполнят лужи грязью одною.
И свое отраженье в мутной глади воды
Я прицельно разрушу белой пеной слюны.
Золото сыплется с усталого дерева,
Тут же ветер ворует то, что было потеряно.
Он хватает что попадя сильной лапою хищника,
И тянут деревья руки-ветки, как нищенка.
Открой мне дверь, и я войду,
И принесу с собою осень.
И если ты меня попросишь,
Тебе отдам ее я всю.
Сколько прожито лет, сколько прожито дней?
Это кто как считает, для кого как важней.
Что-то сделано мною, или сделано что-то.
И что для себя, ну а что для кого-то.
Счастье в секундах маленьких острых,
Щедрое к детям и скупое для взрослых,
Липкой почкой набухнет долгожданной весною,
Чтобы осенью стать в костре горящей листвою.
Открой мне дверь, и я войду,
И принесу с собою осень.
И если ты меня попросишь,
Тебе отдам ее я всю.
Не осталось ни сил, ни ощущения боли.
Тоской изъедена душа, как личинками моли.
Все катится в пропасть, причем уже не в первый раз,
И равен нулю смысл дружеских фраз.
Все кому-то подарено, потеряно, продано,
И сердце, кровью облитое, за ужином подано.
Осталась только грязь на дне карманов одежд,
И какое-то чувство, что-то вроде надежды.
Она слышит шаги, они все тише и тише,
Он снова стал журавлем и будет жить где-то выше.
Она его не ждет, она простила и плачет,
А тупая подруга ее надеждой дурачит.
Время тихо уходит, и наивная ложь
К запястью левой руки примеряет свой нож.
Надежда была и осталась напрасной,
Она капает на пол липкой жидкостью красной.
Ты изначально один, но даже если есть друг,
Он не увидит всех бед на ладонях твоих рук,
Он за тебя не станет смелым, если ты оторопел,
И за тебя сказать не сможет, то что ты сказать хотел.
Он может только помочь, если что-то не так,
Когда глаза твои застелет безысходностью мрак,
Когда слезы ровно делят на три части лицо,
И не осталось надежды на себя самого.
Надежда - самообман, но все что у нас есть,
Она ходит по рукам продавая свою честь.
Эта лживая тварь пыль пускает в глаза,
Исчезая в тот момент, когда она так нужна.
Она будет уходить и возвращаться много раз,
Всегда держа на расстоянии заветный алмаз.
Я без надежды убит, тоской навылет прострелен,
Потому что я надеялся, а не был уверен.
Время рвет на куски, каждый день - это крик,
И только звоном в ушах растворяется миг.
И если все хорошо, то ты услышишь свой смех:
Это время хохочет, закинув голову вверх.
Если что-то не так, слезою сдавленный стон
Песчинкой ляжет на дно потоком мутных времен.
А иногда лишь только время и пустота,
И ничего не происходит - тишина.
Тишина, тсс, тихо, тихо, тихо.
Тишина…
Я слышу шепот ее губ, тонкий запах духов.
Я слышу шорох платья и звуки шагов.
Когда она спит, я слышу то, что ей снится.
Я даже слышу, как она поднимает ресницы.
И если вдруг она в подушку ночью тихо заплачет,
Я сосчитаю, сколько слез от меня она прячет.
А сейчас ее нет, она куда-то ушла,
И ничего не происходит - тишина.
Одиночество пугает и берет меня в плен,
Я слышу тихий скрежет кровеносных систем.
Сердце бьет по голове огромным молотом боли,
И разъедает глаза от выступающей соли.
Я считаю секунды, я считаю часы,
Я жду того кто должен принести тишины.
И он приходит с пакетом, в котором прячется зима,
Вода, ложка, вата и тишина
Тишина, тсс, тихо, тихо, тихо.
Тишина.
Я не слышу что хочу, а слышу то, что придется.
Время мое только стонами льется.
И с каждым часом эти стоны становятся тише,
А иногда бывает так, что я совсем их не слышу.
И я не слышу шагов, чего-то страшного рядом,
Но очень скоро с этим встречусь я блуждающим взглядом.
И кончится время, а вместе с ним пустота,
Остается только одна тишина.
Тишина, тсс, тихо, тихо, тихо.
Тишина.
Вот тебе моя кожа, земля,
Вот тебе мои кости,
Глаза впавшие - два угля
Остывшей злости!
Кровь холодна, но такая же красная.
Пускай трава ею напьется,
Пускай возьмет силу мою напрасную,
Цветами алыми пускай зарвется!
Я все отдал тебе, что брал на время,
Уже не в силах себя лелеять.
Я теперь вроде семя,
Яма вырыта - пора сеять!
Мне не страшно, обидно может быть,
Что не успел ни с кем проститься.
Так получилось, что все уже прожито,
И я могу теперь только сниться.
